Лист. Симфоническая поэма «Мазепа
Ференц Лист. «Мазепа»
Из тринадцати симфонических поэм, созданных Ференцем Листом, две повествуют о реально существовавших людях – «Тассо. Жалоба и триумф» и «Мазепа»… Последнее сочинение может вызвать у нас недоумение и даже возмущение: как мог великий композитор вдохновиться столь неприглядной личностью? Но нужно учитывать различие в восприятии и оценке исторических событий: если в нашем понимании Мазепа – изменник и предатель, то на Западе его представляли «романтическим героем», несчастным влюбленным… нет, не в свою крестницу Матрену, дочь Кочубея (получившую в «Полтаве» Александра Сергеевича Пушкина имя Мария). Эта драматичная история любви старого гетмана к юной девушке не привлекла внимания западных деятелей искусства, они воплощали в своих творениях совсем другую историю.
Франсуа Вольтер в «Истории Карла XII» (в которой не скрывал негативного отношения к Петру I) изложил легенду о Мазепе, известную из записок польского придворного Яна Хризостома Пасека, имевшего все основания ненавидеть его. Достоверный исторический факт в этой легенде один: в юности Мазепа служил при дворе польского короля Яна Казимира. Якобы в то время он влюбился в супругу некоего польского шляхтича – и добился взаимности. Узнав об этом романе, разгневанный муж приказал нагим привязать любовника жены к дикой лошади и выпустить ее в поле (как утверждает французский мыслитель, лошадь была «родом с Украины и убежала туда, притащив с собой Мазепу»). С легкой руки Вольтера эта легенда (вряд ли имевшая много общего с реальностью) получила известность в Европе и была отражена во многих произведениях эпохи романтизма. Самые известные из них – поэма Джорджа Гордона Байрона «Мазепа» и одноименное стихотворение Виктора Гюго из цикла «Восточные мотивы», последнее и послужило основой симфонической поэмы (возможно, у Листа был еще один источник вдохновения – картина французского живописца Ораса Берне «Мазепа и волки», изображающая красавца-юношу, привязанного к бешено мчащейся лошади).
В стихотворении Гюго перед читателем предстает картина бешеной скачки – поэт описывает то проносящиеся мимо пейзажи, то ужасные страдания героя привязанного к коню. И вот конь падает в изнеможении, а Мазепа распростерт на земле – «беспомощный, несчастный», но придет время – и он «жупаном гетманским свой гордый стан обтянет». Гюго сравнивает этого героя с художником, который обречен страдать, прикованный к своему «коню»-гению – но однажды он, преодолев страдания, «встанет царем», дождется своего триумфа. Вот это сопоставление страдания и триумфа и привлекло внимание Листа – ведь подобная тема раскрывается и в других его симфонических поэмах: «Тассо», «Прометей». Тем не менее, при воплощении этой темы в музыке композитор обращает внимание не столько на аллегорию Гюго, сколько на яркую, непосредственную образность. Из всех листовских симфонических поэм в «Мазепе» сильнее всего выражено начало картинное, изобразительное – вплоть до воплощения конкретных деталей (мы можем услышать в музыке поэмы и «стоны», и падение с коня). Для такой красочной музыкальной «картины» потребовался оркестр с тройным составом группы деревянных духовых, а из ударных инструментов композитор задействовал наряду с литаврами тарелки, большой барабан и треугольник.
Поэма начинается резким аккордом духовых с тиратой флейт и ударом тарелок (то ли крик, то ли удар бича), за которым следуют триольные пассажи струнных, изображающие бешеную скачку. Картина становится еще более зловещей благодаря появляющимся аккордам деревянных духовых, «вскрикиванию» флейты-пикколо, нисходящих «реплик» фаготов. Постепенное включение новых инструментов создает волну нарастания, за которым следует спад, подготавливающий появление темы, характеризующей героя – суровой, патетической мелодии, излагаемой низкими струнными и тромбонами. Но ощущение «скачки» сохраняется и в ней – в характерном ритме, в размашистых мелодических ходах.
Тема проводится несколько раз, поначалу подвергаясь лишь тембровому варьированию, но затем она трансформируется мелодически, становясь печальной и щемящей, передавая страдания героя, что подчеркнуто тембром английского рожка и гобоев. Резкий возглас всего оркестра и удары литавр изображают падение с коня. Как стоны и тяжелые вздохи звучат отголоски главной темы, разделенные паузами. Но вот внезапно появляется тремоло струнных (словно «сменились декорации»), звучат фанфарные обороты, перерастающие постепенно в торжественный марш. Появляется новая тема – в ней есть нечто от украинских мелодий, но по ритму она ближе к венгерскому фольклору. Эта песенная тема чередуется с маршевой, а затем появляется в мощном изложении, подготавливая ликующую коду, в которой победно звучит в мажорном изложении тема Мазепы. Завершает поэму та же «взлетающая» тирата, с которой она начиналась, но теперь она кажется восторженным возгласом.
Симфоническая поэма «Мазепа» впервые прозвучала в апреле 1854 г. в Веймаре, дирижировал сам Ференц Лист.
Лист. Симфоническая поэма «Мазепа
Состав оркестра: 2 флейты, флейта-пикколо, 2 гобоя, английский рожок, 2 кларнета, бас-кларнет, 3 фагота, 4 валторны, 3 трубы, 3 тромбона, туба, литавры, треугольник, тарелки, большой барабан, струнные.
История создания
Образ Мазепы (ок. 1644—1709) в российском сознании навеки связан с поэмой Пушкина «Полтава» (1828) и написанной по ней опере Чайковского «Мазепа» (1884). Однако Лист, хотя и побывавший трижды в России и высоко ценивший творчество многих русских композиторов, знал другого Мазепу. Не старый политик, изменивший царю Петру и бежавший вместе со шведским королем Карлом XII после разгрома под Полтавой, а юный влюбленный был известен в Западной Европе, в частности, по «Истории Карла XII» Вольтера.
Вольтер так пишет об этом: «Он был пажем Яна Казимира и при его дворе приобрел некоторый европейский лоск. В молодости у него был роман с женой одного польского шляхтича, и муж его возлюбленной, узнав об этом, велел привязать Мазепу нагишом к дикой лошади и выпустить лошадь на свободу. Она была родом с Украины и убежала туда, притащив с собой Мазепу, полумертвого от усталости и голода. Его приютили местные крестьяне; он долго жил среди них и отличился в нескольких набегах на татар. Благодаря превосходству своего ума и образования, он пользовался большим почетом среди казаков, слава его все более росла, так что царь принужден был объявить его украинским гетманом».
Этот образ привлек многих романтиков: в судьбе Мазепы ярко выявилась излюбленная ими антитеза страдания и триумфа. Одним из первых поэтических воплощений юношеских приключений будущего гетмана стала поэма Байрона «Мазепа» (1818). Но больше всего поразило Листа большое стихотворение Виктора Гюго (1802—1885), вождя французских неистовых романтиков, опубликованное в цикле «Восточные мотивы» (1829). Молодой музыкант жил тогда в Париже, и в становлении его эстетики роль французского романтизма оказалась ведущей. Не мог пройти Лист и мимо серии картин французского художника Ора- са Берне, одна из которых изображает дикую скачку Мазепы, привязанного к крупу коня.
В Париже в 1847 году был издан фортепианный этюд Листа «Мазепа» с подзаголовком «Виктору Гюго»; через пять лет в новой редакции он вошел в знаменитый сборник «Этюды высшего исполнительского мастерства». Здесь программность подчеркивалась заключительной фразой стихотворения Гюго, помещенной под последним тактом:
. Он несется, он летит, он падает,
И подымается царем!
Но музыка этюда первоначально не связывалась с программным прообразом. Ее первое воплощение — в «Этюдах для фортепиано в форме 48 упражнений. юного Листа» (1826); второе, сильно переработанное, — в «Больших этюдах для фортепиано» (1838). И, наконец, уже в Веймаре, в расцвете творческих сил, Лист пишет симфоническую поэму № 6, посвященную, как и остальные 11, Каролине Сайн-Витгенштейн. Первое исполнение «Мазепы» состоялось в Веймаре под управлением автора 16 апреля 1854 года.
В качестве программы в партитуре полностью опубликовано стихотворение Гюго — в оригинале и в немецком переводе ученика Листа композитора П. Корнелиуса. Эпиграфом к стихотворению служит повторяющийся возглас из поэмы Байрона, данный во французском переводе:
Когда, глотая крик и кровью весь обмазан,
Мазепа по рукам и по ногам был связан
И тело принял конь,
Скакун, что выкормлен морскою был травою,
Клубящий жаркий пар ноздрею огневою,
Копытами — огонь;
Когда ужом вертясь в удавке беспощадной,
Бессильной яростью повеселив изрядно
Спокойных палачей,
Мазепа рухнул вдруг на круп коня могучий,
Покрыт испариной, с губами в пене жгучей,
С кровавым сном очей, —
Раздался крик. И вот, сливаясь в ком единый,
Скакун и человек уже летят равниной
С ветрами наравне.
Безумным топотом взметая вихри праха,
Подобны облаку, где молния с размаха
Блестит в голубизне.
Летят. Уносятся, как бы в дыханье бури,
Рожденной между гор средь ледяной лазури,
Как черный ураган,
Потом виднеются лишь точкою мгновенной,
И даль глотает их, как легкий сгусток пены
Глотает океан.
Летят. Огромна даль. Клоками голубыми
Безмерный горизонт разъемлется пред ними,
Опять смыкаясь вдруг.
Летят, крылатые. И степи, рощи, пашни,
И цепи горные, и города, и башни
Качаются вокруг.
И если, колотясь от бега головою,
Несчастный дернется, — пугливый конь дугою
Взовьет крутой прыжок
И углубляется в простор непроходимый,
Где складками песок, сухой и недвижимый,
Как серый плащ залег.
Все зыблется вокруг, все млеет в красках странных;
Он видит дрожь лесов, движенье туч пространных,
Далеких гор хребет
И замки, что горят лучей вечерним пылом;
Глядит он, — и табун кобыл, покрытых мылом,
За ними мчится вслед.
А в небе, где уже сникает блеск вечерний,
Где море облачков из пурпура и черни
И море туч густых, —
Разбрызгивая их в своем скольженьи низком,
Светило мраморным над ним кружится диском,
Сплошь в жилках золотых.
Блуждает взор его, и кудри сбились в пену;
Свисает голова: песчаную арену
Багрит, стекая, кровь,
И в тело вздутое жестокая веревка
Змеей впивается, что, извиваясь ловко,
Терзает вновь и вновь.
И конь невзнузданный карьер свой длит упорно,
И кровь несчастного летит на иглы терна,
И кожи лоскуты.
Увы! Уже вослед кобылам исступленным,
Что мчатся позади, стай воронов со стоном
Слетают с высоты.
Грачи и филины с безумными глазами,
Орлы, привыкшие кружить над мертвецами,
Незримый днем орлан
И коршун огненный, что лапою своею
В боку у раненых копается и шею
Впускает в недра ран, —
Все их преследуют, летя за скачкой ярой,
Покинув тень дубов и гнезда в башне старой,
И трещины руин.
А он, в крови, в тоске, не слыша стаи жадной,
Дивится, поглядев: кто развернул громадный
И черный балдахин?
Ночь опускается, беззвездно и угрюмо,
И свора хищников летит на крыльях шума
За пленником нагим.
Он видит черный смерч там, в вышине туманной.
Потом теряет их, и только клекот странный
Висит в ночи над ним.
И вот, спустя три дня безумной скачки, цепи
Холмов преодолев, пройдя леса и степи
И холод быстрых вод, —
Конь сразу валится, сопровожденный криком,
Стальной подковою гася на камне диком
Последней искры взлет.
И пленник — распростерт, беспомощный, несчастный,
Обрызган кровью весь, краснее розы красной,
Что расцвела весной,
И черной тучею над ним кружатся птицы,
Мечтая клюв вонзить в кровавые глазницы,
Сожженные слезой.
И все ж казненному, что стонет средь равнины,
Живому мертвецу — народы Украины
Вручат судьбу свою,
Настанет день, и он на бранном пепелище
Орлана и орла накормит сытной пищей —
Погибшими в бою.
Его величие из этой пытки встанет.
Жупаном гетманским он гордый стан обтянет
И двинет булавой;
И ринется вперед, величественно-дикий,
И страстная толпа свои смешает клики
С фанфарой боевой!
Так если человек, судьбою озаренный,
Вдруг брошен связанным на круп твой исступленный,
О гений, звездный конь, —
Напрасно бьется он!
В безумии полета
Ты мира здешнего срываешь прочь ворота,
Презрев рога погонь!
Ты пролетаешь с ним вершины гор, пустыни,
Моря и города, и вьешься в тверди синей,
Пронзая небосклон,
И стаи демонов, разбуженных полетом,
Кружат над путником по сумрачным высотам,
Как черный легион.
На крыльях пламенных он мчится легче пуха
Сквозь грань реального, сквозь океаны духа,
Пьет из предвечных рек,
И в грозовой ночи, и в полной звездным светом,
Кидая волосы вслед яростным кометам,
Вьет в небо дивный бег.
Шесть гершелевых лун, кольцо вокруг Сатурна,
И полюс, где горит, переливаясь бурно,
Магнитных зорь дуга, —
Все видит он; твой лет, сверкающий в эфире,
Пред ним иных миров развертывает шири,
Иных идей луга.
Кто, кроме ангелов и демонов, узнает,
Какою мукою полет его пронзает,
Каким полны лучом
Его глаза, когда пред ними молньи блещут,
И сколько черных крыл его во мраке хлещут,
Как ледяным бичом?
Он стонет от тоски. Ты мчишься беспощадно,
Он бледен, изнурен своею скачкой страдной,
Дыбится ужас в нем.
Твой каждый след ему — как страшный сон могилы.
Но вот приходит срок. он рушится без силы
И вновь встает — царем!
Листа вдохновила прежде всего основная, первая часть стихотворения, полная красочных картин, жутких подробностей, ощущения ужаса смерти — в сопоставлении с торжеством несломленного героя, приветствуемого целым народом. Любопытно, что Лист, гостивший в украинском поместье Каролины Витгенштейн и посвятивший ее дочери обработки для фортепиано двух известных украинских песен (1847—1848), охарактеризовал народ, который приветствует своего гетмана, напевом в венгерском стиле вербункош, столь привычном для композитора. Музыка поэмы отличается конкретными деталями изобразительного характера, для чего использован тройной состав оркестра с обилием ударных и таким редким инструментом, как кларнет in D (отличающийся от обычного меньшим размером и обладающий более пронзительным звуком). Символические же параллели второй части стихотворения Гюго — дикая скачка пленника и полет в надзвездных сферах и иных мирах гонимого своим гением художника — хотя и важные для Листа, вряд ли подвластны музыкальному искусству вообще: их трудно обнаружить при непосредственном слушании.
Музыка
Начало поэмы сразу же вводит в центр драматических событий — без подготовки, без размышлений о жизни и смерти. В отличие от большинства симфонических поэм Листа здесь нет медленного вступления. Слышится пронзительный крик (акцентированный аккорд духовых с ударом тарелок), который неизменно ассоциируется со свистом бича, хотя ни в одном из литературных источников об этом не говорится. Начинается дикая скачка, изобретательно переданная пассажами струнных, подчеркнутыми равномерными ударами литавры, потом — большого барабана. Постепенно звучность нарастает и наконец является тема героя. Сурово и гордо возглашают ее тромбоны с тубой и виолончели с контрабасами в октаву. Она проводится шесть раз, будучи единственной вплоть до финального апофеоза (Лист использует здесь свой излюбленный принцип монотематизма). Вначале усиливается героический склад темы (мощное фортиссимо духовых инструментов). Затем слышатся скорбные вздохи и жалобы (среди других деревянных — экспрессивно звучащие английский рожок и бас-кларнет); их сопровождают ужасные видения (струнные играют древком смычка). Но воля героя не сломлена, и тема его снова предстает в первоначальном виде, сопровождаемая фанфарами медных инструментов. Потом наступает катастрофа; скачка обрывается, затихающие удары литавры становятся все более редкими; воцаряется зловещая тишина. Тема героя, прежде горделивая, дробится, словно обессиленная, предсмертные стоны срываются с уст «живого мертвеца». Внезапно картина резко меняется: звучат, нарастая, победные фанфары трех труб, открывая блестящий марш, чередующийся с плясовой песней в народном духе — новыми темами поэмы. Последнее проведение плясовой tutti приобретает героический и ликующий характер, что нередко в апофеозах симфонических поэм Листа. На кульминации еще раз предстает тема Мазепы, теперь торжествующая и победная, — гимн мужеству и воле человека, преодолевшего все препятствия и подчинившего себе судьбу.
“Мазепа” Ференца Листа
Сочинение, формально посвященное знаменитому украинскому бунтарю, стало кульминацией музыкально-революционных идей композитора.
Гетман Иван Степанович Мазепа, дерзкий изменник, бросивший вызов Петру Первому, привлекал внимание множества людей искусства в романтическо-революционном XIX веке, причем и за пределами России. Не только пушкинская “Полтава” и опера “Мазепа” Петра Ильича Чайковского посвящены ему, но и, скажем, знаменитая поэма лорда Байрона, и стихотворение молодого вождя французских романтиков Виктора Гюго, опубликованное в цикле “Восточные мотивы”.
В отличие от Пушкина, впрочем, Байрона и Гюго привлекал не столько образ старого политика, бежавшего после разгрома под Полтавой, сколько образ юного Мазепы, красавца-пажа польского короля Яна Казимира, прославившегося удалыми любовными приключениями.
Контекст
Подкастинг: Классика из Германии
Подписавшись на наш новый “классический” подкаст, вы будете раз в неделю получать свежую запись музыкального шедевра в выдающемся исполнении. Подписаться на подкастинг можно здесь. (19.01.2012)
Золтан Кодай: музыка Венгрии
“Танцы из Галанты”: сочинение в исполнении венгерского Донаньи-оркестра. Коллектив носит имя знаменитого венгерского композитора, пианиста и дирижера Эрнё Донаньи. (01.04.2014)
Эрнё Донаньи: музыка Венгрии
“Вариации на тему детской песенки для фортепиано с оркестром”: Донаньи-оркестр исполняет сочинение композитора, имя которого носит один из ведущих оркестров Венгрии. (07.04.2014)
Лишь по мере нарастания революционных настроений в странах Восточной Европы все большее значение обретает и образ Мазепы, осмелившегося противостоять всесильному русскому царю.
В 1847 году Лист пишет фортепианный этюд “Мазепа”, несколько лет спустя образ страдальца и героя ложится в основу одноименной симфонической поэмы, первое исполнение которой состоялось в Веймаре в 1854 году. Вполне соответствуя свободолюбивому духу своего героя, Лист использует революционные выразительные средства: например, мощное присутствие медных духовых инструментов.
Ференц Лист (1811-1886)
Симфоническая поэма “Мазепа”.
Донаньи-оркестр (Будафок)
Дирижер: Габор Холлерунг
Бонн, концертный зал имени Бетховена, 1 октября 2011 года
Запись: DW
Источники:
http://musicseasons.org/ferenc-list-mazepa/
http://www.belcanto.ru/sm_liszt_mazepa.html
http://www.dw.com/ru/%D0%BC%D0%B0%D0%B7%D0%B5%D0%BF%D0%B0-%D1%84%D0%B5%D1%80%D0%B5%D0%BD%D1%86%D0%B0-%D0%BB%D0%B8%D1%81%D1%82%D0%B0/a-17566282
